Однако существует более сильное утверждение, которое несколько преувеличивает теоретическую составляющую в ущерб значимости собственно эмпирической работы; иными словами, эксперимент имеет значение только тогда, когда он является проверкой какой-либо предложенной теории. Но это утверждение заходит слишком далеко; достаточно вспомнить о разнообразии экспериментов, реально проводимых в науке, например о поисковом эксперименте, о котором упоминалось выше. Существуют, кроме того, множество примеров плодотворной экспериментальной деятельности, при которой результаты экспериментов первоначально интерпретировались неадекватно, что не снижало значимости самих эмпирических находок. Так, шотландский физик Д. Брюстер, немало содействовавший становлению волновой теории света, сам придерживался противоположной корпускулярной ньютоновской концепции; однако это не повлияло на значение его открытий: сам он не проверял ту или иную теорию, а просто изучал оптические эффекты.
Это означает, что конкретные взаимоотношения эксперимента и теории сложны и изменчивы. Следует помнить, что (см. § 2.3) тезис о ведущей роли теории был выдвинут в ходе полемики с неопозитивизмом, благодаря чему и возникла крайность противоположного рода. Не стоит забывать, что собственно экспериментальная часть работы исследователя тоже имеет важное самостоятельное значение. В тезисе о ведущей роли теории в эксперименте отражена прежде всего реальная ситуация в современной, зрелой, высокотеоретизированной науке, например это характерно для физики, где имеется огромный массив теоретических разработок, обширное концептуальное поле различных подходов, идей, математических структур. Однако если мы встретимся с чем-то абсолютно неизвестным, далеко выходящим за рамки привычных теорий, то изучение этого «чего-то» окажется на первых порах почти целиком феноменологическим, не связанным никакой теорией; это будет целиком поисковое, разведывательное исследование. Таким образом, экспериментальную деятельность нельзя считать лишь лабораторным «придатком» теоретизирования.